Юлия Борисенко –

художник-флорист, основательница студии «Pepperose»

28.01.2022

фото: Из архива Юлии Борисенко

– Когда и почему у тебя возникла идея заниматься составлением цветочных композиций?

– Ты знаешь, у меня дома всегда были цветы. По дороге домой я всегда покупала их либо в цветочном магазине, либо у старушек возле метро. Это было моей потребностью, частью моего существования в пространстве, где я живу. Потому что, когда ты приносишь что-то инородное и живое в пространство, я убеждена, что это сразу же его меняет. Меняет и его энергетику, и его восприятие. К тому же, проходя мимо цветов, ты всегда касаешься их своим взглядом и невольно улыбаешься, даже иногда про себя. Потому что это – живой элемент, это не какая-то красивая вещь, а сама жизнь. Поэтому у меня всегда была тяга к растениям, но я никогда не думала о них в профессиональном ключе. Позднее мне пришла в голову мысль, не поучиться ли мне составлению цветочных композиций, чтобы делать это разнообразнее, интереснее. И я стала искать какое-нибудь место в Киеве. Но не нашла ничего, что вызвало бы у меня интерес, так, чтобы ты посмотрел и понял, что ты хочешь пойти, послушать кого-то, научиться.

– То есть можно сказать, что у тебя поначалу была некая неосознанная тяга к прекрасному именно в природе?

– Абсолютно верно.

– Я так сказала, потому что понятие «прекрасного» у каждого свое. У тебя оно тесно связано с миром живого, изменяющегося, рождающегося и умирающего. Получается, что и красота, как таковая, заключена для тебя в самой жизни.

– Да, так и есть. Растения для меня – это источник вдохновения, это что-то необъяснимое, это – событие, которое произошло в природе. Каждое из них абсолютно уникально, и ты смотришь и всякий раз думаешь: как оно живет, как оно вообще могло появиться, даже процесс увядания – это особая стадия жизни, которая тоже по-своему красива, если ты готов это воспринимать.

– А тебе никогда не хотелось самой выращивать цветы? Не идти в пространство искусства, а иметь свой сад, например?

– Да, сейчас мне бы очень этого хотелось. Сам процесс выращивания, наблюдения за тем, как после того, как ты посадил семя, оно прорастает, и что происходит дальше. Наблюдать за этим приносит, вероятно, какие-то особые ощущения, потому что ты таким образом охватываешь полный цикл жизни. У меня никогда не было своего, пусть даже маленького, участка, на котором я могла бы проводить свои эксперименты, но меня всегда завораживал этот процесс. Потому что то, что я пыталась выращивать на балконе, ни к чему не приводило. Знаешь, есть такой особенный тип людей с «зелеными руками», у которых все растет. Я всегда понимала, что у меня подобного таланта, скорее всего, нет, но за последние года два я поняла, что это возможно, и я тоже смогу развиваться в этом направлении. Это – этап моей внутренней эволюции, если хочешь.

– Многие люди, живущие в больших городах, оторваны от ощущения своей принадлежности природе, ее чувствование почти утрачено, связь утеряна. У тебя было чувство возвращения или ты обладала этим ощущением родства всю жизнь?

– Я, безусловно, городской человек, и предыдущие десять лет своей жизни могу именно так и охарактеризовать, потому что мое внимание привлекали совершенно другие вещи, я даже не смотрела в эту сторону. У меня были свои цели, своя суета, как и у любого человека, живущего в таком городе, как Киев. И только в последние года четыре, всякий раз, когда у меня была и есть возможность куда-то выехать, я всегда выберу место, где есть какой-то ландшафт, чем какой-то город. Потому что для меня нет большего ресурса для отдыха или восполнения, чем природная среда, желательно с минимальным вмешательством человека.

– Тогда скажи, пожалуйста, есть ли какой-то ландшафт, который тебе всегда приятен, куда бы ты всегда хотела вернуться, уже не в целях увидеть новое, а то место, которое тебе особенно близко?

– Да. Такое место появилось у меня сравнительно недавно. И я поняла, что для меня по виду, по духу нет, наверное, другого места, куда бы я хотела возвращаться всегда. Так получилось, что совершенно случайно я открыла для себя природу Великобритании. И я поняла, что абсолютно все в ней мое. Она очень отличается от европейской, от природы Франции, Германии, Австрии, Бельгии. Это дикая природа, достаточно холодная, очень спокойная. Основные цвета болотно-зеленые, желто-серые. Она величественна, в ней много открытого пространства со склонами и утесами, уходящими в холодное северное море. При этом там огромное количество заповедных территорий, через которые проходят дороги из города в город. Ты едешь, а мимо несется табун диких лошадей, например. Или ты видишь вдруг совсем рядом лежбище диких котиков. Это невероятно красиво и неожиданно. К тому же, в разных регионах растительность абсолютно разная, но вот этот строгий, холодноватый характер присутствует везде.

– Если бы мы сейчас сделали вывод о тебе, как о человеке, на основании того, что тебе близко, то я бы сказала, что ты не экстраверт, а, наоборот, человек погруженный в себя. Что, может быть, не всегда видно окружающим.

– Я думаю, что очень часто мне с самой собой комфортнее, чем в активной социальной среде. Уменя есть очень тесный круг людей, которых я приняла, исходя из каких-то своих соображений, с которыми мне хорошо, но и с самой собой мне тоже хорошо. Поэтому, да, сложно назвать меня экстравертом.

– Ты была как-то связана с искусством или дизайном до того, как стала флористом?

– Я какое-то время работала в фэшн-мире. Что касается искусства, то это было всегда на уровне увлечений: я всегда рисовала, я даже пыталась что-то лепить. Я до сих пор периодически работаю с глиной. Я думаю, это просто один из способов самовыражения, даже некой медитации, если хочешь, ухода в предмет.

– А ты понимала, что рано или поздно будешь непосредственно связана с миром искусства, потому что для меня то, чем ты занимаешься, это – искусство?

– Когда-то я закончила факультет маркетинга и после Университета работала лет восемь по специальности. Моя работа была минимально связана с искусством, скорее, с дизайном. В какой-то момент я осознала, что я так устала идти по этому пути, я перестала понимать зачем я это делаю. И тогда я подняла голову, остановилась и задала себе вопрос: а кем и как ты себя видишь дальше в этом замкнутом круге? И тогда ты быстро понимаешь, что ты вообще себя не видишь. Потом наступает следующая стадия: ты пытаешься отключить голову и почувствовать, чего же ты хочешь, что тебе по-настоящему близко. Наверное, в тот момент я начала перестраиваться и просто пробовать. Это был и предметный дизайн, и дизайн интерьера, это был дизайн одежды, работа в журнале «Vogue», которая стала для меня очень серьезным визуальным тренингом. Потому что я обрабатывала такое количество картинок, а это непосредственно относится к дизайну и граничит с искусством. Постепенно ты выходишь на то, что является твоим. Вот такой путь.

– А если мы заглянем еще дальше, в прошлое, чем ты любила заниматься в детстве?

– Я точно помню, что всегда просила маму отвести меня в кружок по рисованию, потому что в школе это было ужасно, тебе не хотелось идти на эти уроки, не очень хотелось делать то, что тебе предлагали делать, и, естественно, результат был не очень. Но дома я любила рисовать и хотела учиться этому. В детстве я вообще все время училась. Танцы, спорт, иностранный язык. Танцы я особенно любила. Тогда были особенно популярны бальные танцы. Мы выступали на соревнованиях, это было очень красиво.

– А флористике ты где-то училась?

– Да. Я говорила, что пыталась найти такое место или такого человека в Киеве, но не смогла. В тот период я ушла из «Vogue», и у меня появилось несколько месяцев перерыва. На тот момент я находилась в Лондоне, и я подумала: раз уж я здесь, то почему бы мне не поискать мастера или студию, раз мне этого так хочется. Я начала поиск в интернете. Просто через «Google». Почему-то мне тогда казалось, что самая сильная школа флористов должна быть в Нидерландах, но мой поиск меня привел к тому, что я ошибалась, и что самая сильная школа и развитый рынок как раз находится в Лондоне. Я отобрала пять лучших школ, из которых в конце концов в моем списке осталось две. Я пошла туда и поняла, что это действительно самые интересные школы. В итоге оказалось, что в той, куда мне хотелось больше, на тот момент не было мест, и я подумала, что тогда пойду во вторую, чтобы не пропускать два месяца. И вдруг мне звонят из первой и говорят, что у них освободилось одно место. Я решила, что это – знак, и записалась. Эта школа называется «London Flower School», и я считаю, что это самая лучшая, самая современная школа с абсолютно творческим подходом. Не только в Европе. Я смотрю и на то, что происходит в Штатах, в Австралии. В общем, для меня обучение в «London Flower School» стало большой удачей.

– Расскажи немного, как проходило твое обучение, почему именно эта школа так привлекла твое внимание и не разочаровала впоследствии?

– Ты знаешь, там так построен процесс обучения, что, помимо практических занятий, тебя учат видеть, показывают, как это можно сделать по-другому, и в этом процессе ты понимаешь, что можешь использовать абсолютно все, что есть в природе, потому что цветы – это только ее часть. Все это – материал. Как скульптор использует камень, дерево, глину для создания своего произведения. Я это четко увидела и поняла. В тот момент, когда я училась, была, наверное, самая сильная команда преподавателей. Каждый день мы занимались по шесть-восемь часов в небольшой группе. Рядом с нами было много преподавателей, которые работают и в Австралии, и в Эмиратах, они приезжают из всех точек мира. И это не просто преподаватели, и не просто флористы, они – художники. Это был совершенно невероятный период в моей жизни, один из самых значительных. И это не могло меня не вдохновить. Я поняла, что мне это очень близко, и вот он – способ моего выражения в мире. И после того, как я закончила «London Flower School», я сразу же начала развиваться в этом направлении.

– Есть ли у тебя любимые мастера-флористы?

– Их немного, но они, безусловно, есть. Хотя я должна оговориться, что в нашем понимании флорист – и я сама длительное время так это воспринимала – это кто-то, кто в магазинчике выбирает для тебя розы, складывает их в пучок, заворачивает в полиэтилен и завязывает цветной ленточкой. Теперь я знаю, что это нечто совсем иное. Есть такой японский художник, который работает с растениями, но он еще и мастер перформанса… вообще, Япония – это отдельная тема для разговора…

– Мы еще поговорим о Японии чуть позже…

– Его зовут Азума МакотоАзума Макото (род. 1976) – современный японский художник-флорист, который получил известность благодаря инсталляциям из растений.. У него есть студия и команда в Японии, они делают какие-то невероятные скульптурные перформансы. Они даже приезжали в Украину. У них есть серия проектов: они приезжают в какой-то город и на каком-то открытом или закрытом пространстве делают из локальных цветов большую скульптуру, а потом раздают эти цветы прохожим. Макото отправлял свои композиции в космос, замораживал их посреди снегов, поджигал, что он только ни делал, и продолжает делать.

– Его можно назвать художником в полной мере.

– Да, конечно, но он имеет и коммерческий успех, сотрудничая с различными брендами.

– Кого еще ты можешь назвать?

– Есть такой художник Дэниел ОстДэниель Ост (род.1955) – бельгийский цветочный художник, цветочный дизайнер и архитектор сада.. Он – бельгиец, живущий в маленьком городе недалеко от Антверпена. Там же находится его мастерская и сад, в котором он выращивает растения. Он очень много взял от японской школы, и он – абсолютный скульптор. Особенно это касается тех композиций, которые он делал раньше вместе с женой. Это скульптурные, очень сложные и очень тонкие с точки зрения вкуса работы. В Америке есть Эмили ТомпсонЭмили Томпсон (р.1974) – американский дизайнер-флорист из Бруклина, скульптор по образованию.. Она, по-моему, в прошлом тоже скульптор. Мне очень нравится ее подход, потому что она соединяет порой очень скромные растения, на которые никто никогда не обращает внимание, с яркими и привычно-понятными цветами, и получается оригинальная и необычная композиция. В ней очень много естественного, природного именно потому, что ее произведения создаются на контрасте очевидного и неочевидного.

– Таким образом усиливается выразительность и тех, и других элементов.

– Это совершенная поэзия. Ты смотришь на ее работы и чувствуешь, что в них настолько все «поёт», настолько все связано, все кажется легким и естественным. Без искусственного надлома, когда становится видна попытка художника обратить на что-то внимание.

– Мы с тобой упомянули Японию, и я подумала, что именно оттуда растут корни всего, что связано с цветочными композициями в Европе. Это ведь, по сути, икэбана, появившаяся там в XV веке.

– А еще раньше искусство составления цветочных композиций появилось в Китае. Япония переосмыслила его и сделало отдельным видом искусства, частью культуры и жизни.

– К слову сказать, я посмотрела, как переводится слово «икэбана», оно означает «живые цветы».

– Да, японцы в классических композициях всегда используют только живые цветы. Но в том, что у них сейчас называется «фристайл», они могут применять все что угодно, вплоть до предметов совершенно из других сфер.

– Повлияло ли на тебя искусство икэбаны или, может быть, произведения китайских мастеров?

– Восточное искусство составления цветочных композиций стало для меня отдельным открытием. Раньше я очень плохо понимала, что это. Но на первой или второй неделе обучения в «London Flower School» у нас был урок, посвященный икэбане. И тут мне открылся новый мир, потому что все, что мы делаем, происходит оттуда. Это настолько глубокая связь, осознав которую, ты начинаешь совершенно по-другому смотреть на свое дело. Мои преподаватели уделяли икэбане много внимания еще и потому, что один из преподавателей этой школы много лет назад был японцем, который когда-то переехал в Лондон. В икэбане, кстати сказать, существует много направлений, несколько школ. Большинство из них очень традиционны и каноничны со своим отдельным сводом правил, начиная с того, что икэбаной мог заниматься только определенный человек, обязательно мужчина, определенного сословия, из определенной семьи, в чьем роду должно быть определенное количество предков, которые занимались искусством икэбаны. Он должен был это делать в определенной комнате, в определенном месте, потому что это одна из очень значимых составляющих японской культуры. Одна из школ икэбаны называется «Согэцу»Школа «Согэцу» (яп. «Трава и Луна») – наиболее современная из школ, возникла в 1927 году. Считается авангардной школой икэбаны. Основатель школы – художник и скульптор Софу Тэсигахара (1900-1979). Основное отличие этой школы – применение в икэбане не только цветов и растений, но и камней, ткани, металла, пластика и других видов неживого материала., наиболее современная, более свободная, сочетаемая с западным видением искусства составления цветочных композиций. Это была первая школа икэбаны, которая смогла стать интересной западному миру, и имела в Европе такой успех. По сути, представители школы «Согэцу» считают, что любой человек может заниматься икэбаной. Да, существуют определенные правила, например, количество стеблей, их размер, их угол наклона, что за чем идет, что означает. Это целая философия. Но после того, как ты пройдешь больше ста занятий по классической Согэцу-икэбане, ты можешь быть допущен к работе во «фристайл» и работать не по жестким правилам, а делать то, что тебе хочется, то, что видит твой глаз.

– Используешь ли ты классическую восточную или западноевропейскую символику цветов и цвета? Уделялось ли внимание этому во время обучения?

– Это очень интересно, потому что, например, один и тот же цветок в разных странах символизирует и означает иногда противоположные или разные вещи. Например, один из иконических цветов в восточном мире – это хризантема. Для западного мира это – лилия. Об этом интересно читать, это интересно наблюдать, это было важно для меня в процессе обучения, но сейчас, когда я работаю, я, бывает, вкладываю в это какой-то смысл, но чаще иду интуитивно. Для меня важнее чувствовать настроение, фактуру. Это, знаешь, как любой звук, его же можно визуализировать в пространстве. Энергия, которая исходит от того или иного цветка, ее тоже можно чувствовать. Для меня важно ощущать насколько одно растение сопоставимо с другим на каком-то их внутреннем уровне. Как это может «работать» в композиции, что в итоге это дает, какое впечатление оказывает. Для меня важнее пропускать все через себя, чувствовать и понимать, что «работает» вместе, а что нет, что уместно, а что нет.

– По сути, ты, как художник, вырабатываешь свою манеру.

– Да, мне кажется да. Я вижу какую-то свою линию, свой почерк и их можно заметить, смотря на мои работы.

– В какой степени ты похожа на свои композиции?

– Это есть. Потому что любой художник в своих произведениях выражает и часть себя. Я стремлюсь к чистоте и визуальной простоте, к цветовому балансу и гармоничности композиции.

– Таким образом, ты, через то, к чему ты стремишься в полной мере охарактеризовала себя. Для меня это очень точный портрет. Особенно что касается гармоничности.

– Безусловно. Но мне кажется, что мы все в какой-то мере к ней стремимся.

– Далеко не все. И потом, для каждого человека понятие гармонии – свое. Для некоторых хаос является гармонией.

– Да, я согласна. Но мне кажется, что уравновешенное, гармоничное состояние – это основа существования. Однако этого очень трудно достичь. Потому что нас постоянно перекашивает то в одну, то в другую сторону, и наша задача прежде всего найти, где находится этот центр, где эта индивидуальная гармония. Это отдельный путь – поиск этого центра. Хотя многие об этом просто не задумываются.

– Есть ли у растений свой собственный язык, и как ты с ними находишь общий язык?

– Да, конечно есть. В первую очередь я пытаюсь понять каждое растение, будь то ветка садовой розы или какой-то диковинный фрукт. А потом я должна почувствовать, не сопротивляются ли они друг другу. Здесь существует масса взаимосвязей, потому что ты выстраиваешь линии композиции. Работа становится интересной, когда ты не можешь оторвать от нее взгляд, стараешься изучить каждую точку, которую она занимает в пространстве. Когда они «поют» друг с другом, и ты смотришь на композицию по кругу, по треугольнику, с разных сторон.

– То, как ты это описываешь, очень похоже на искусство скульптуры. Не зря, как мы говорили раньше, многие из флористов начинали как профессиональные скульпторы. Потому что любая твоя композиция –это объем в пространстве.

– Но при этом обогащенный запахами, колебаниями, жизнью. Мы можем здесь говорить и о графичности, и о живописности. О целом синтезе разных видов искусства.

– Что ты считаешь самым главным в своей работе?

– Наверное, понять, что она готова. Что мне с ней хорошо. Потому что бывает такое, что я могу по несколько раз переделывать композицию, прежде чем я добьюсь необходимого результата. Этому очень сложно научить кого-то, отдать помощнику часть работы, потому что это только твое внутреннее ощущение. У нас у всех разный характер восприятия. Технически это возможно, но научить кого-то видеть так же, чувствовать, как ты, – невозможно.

– Ты больше экспериментатор?

– Да, когда я вижу что-то абсолютно новое или что-то в какой-то другой конфигурации, которую я не могла себе даже представить, то для меня нет ничего лучше и интересней. Это один из основных моментов, которые побуждают к развитию. Хотя икэбана – это очень традиционное направление. Мне ближе открытость. Но и без ограничительных рамок тоже очень сложно.

– Но оставаться внутри канона тебе некомфортно. Тогда получается, что импровизация должна составлять довольно значительную часть твоей работы?

– Думаю, да. Меня притягивает все неожиданное и необычное. Я на это иду с радостью.

– А бывает так, что ты задумала одно, а получается что-то совершенно другое?

– Всегда. Ты можешь пытаться примерно представить себе в процессе работы что и с чем ты будешь сочетать, но в конце получается что-то абсолютно другое, отличное от того, что ты задумывал.

– А ты заранее продумываешь все мелочи, возможно, делаешь эскиз?

– Это всегда зависит от задачи. Если я работаю в сотрудничестве с кем-то, и это, например, съемка, то для меня очень важно накануне представить себе все, что я буду делать. И я прихожу с максимально отработанными идеями. И все равно что-то получается по-другому. Ничего из задуманного нельзя воплотить в точности, но визуально я обязательно представляю себе результат. Если же речь идет о более свободном, творческом процессе, то это просто по наитию происходит.

– Есть ли у тебя растения, или цветы, с которыми ты охотнее всего работаешь?

– Мне нравится все нестандартное, не всегда признанное. Есть, например, разные сорта роз. Неважно, где они выращены, но они в принципе все одинаковые. Они для меня сродни пластику, как 3D-форма. В них нет ничего. И как бы меня ни просили, я практически никогда не работаю с подобного рода растениями. И это могут быть не только розы. Я не вижу в них того, что для меня ценно и близко. Для меня нет ничего красивее, чем обычный садовый, древовидный пион, который уже почти надломился под своей тяжестью. Или садовая роза, – у нее есть запах, она такая настоящая, что ты можешь с ней ничего не делать, а просто поставить и смотреть столько часов или дней, пока она будет жить.

– Если бы тебе пришлось делать композицию для себя самой, какой ты есть в настоящий момент, что за растение это было бы?

– Мне кажется, я бы использовала камелию. В более мягких климатических зонах в феврале цветут камелии. Я всякий раз так любуюсь этими невероятными деревьями. Вот сейчас почему-то вспомнилось.

– Тогда, с каким растением или цветком ты себя ассоциируешь?

– Сложный вопрос. Это однозначно садовый цветок. Может быть желтый, кремовый, может быть даже не очень презентабельный. Пусть все-таки будет роза. Знаешь, такие, на слегка изогнутых ветвях куста.

– Как не повторяться в работе?

– Этот вопрос я задаю себе всегда. Мне редко когда что-то нравится из того, что я сделала. Скорее всего я буду чем-то недовольна или через пару дней посмотрю и подумаю, что можно было и лучше. И каждый раз у меня возникает вопрос, а что же дальше? Ведь количество вариантов так или иначе ограничено, и материал повторяется сообразно сезону. А я поняла, что повторяться невозможно. Во-первых, это не интересно, и когда меня просят сделать то же самое, я всегда говорю, что это невозможно. Мы можем повторить концепцию, цветовую гамму, но то же самое мы не можем сделать. И я к своему удивлению убедилась, что в любой композиции всегда будет что-то новое. И этого точно нужно меньше всего бояться. Если у тебя подвижный ум, и ты пытаешься развиваться, то у тебя всегда хватит сил для того, чтобы не повторяться.

– А бывало такое, что ты уничтожала уже созданную композицию, когда видела, что она тебе не удалась, и начинала заново?

– Конечно. Это бывает часто, когда тебя совершенно не устраивает результат работы. Ты не можешь это ни поставить, ни подарить, ни сфотографировать. Бывает, я переделываю композицию не раз, и не два. До того момента, пока все не встанет на место и не обретет свою форму.

– Ты создаешь произведения, которые не могут жить долго. Как ты относишься к тому, что они остаются запечатленными только на фотографиях, и то не все?

– Я прекрасно к этому отношусь. Ты что-то создаешь, ты за этим наблюдаешь и потом создаешь новое, чтобы прожить это по-новому и насладиться.

– В этом заключено очень «японское» ощущение сиюминутности красоты.

– В этом и есть часть смысла. Например, лотос растет в какой-то своей природной среде. В ней он имеет свое значение и влияние на то пространство, в котором находится. Ты вынимаешь его из естественной среды, переносишь в какое-то другое пространство, ставишь его в вазу, и тот же лотос оказывает совершенно другое действие на это конкретное место. Он производит совсем другое впечатление. Дальше он продолжает свой жизненный цикл, ты за ним наблюдаешь и, поверь мне, очень многие цветы умеют красиво умирать. И это то прекрасное, которое приходит к нам в жизнь от лицезрения жизни растения.

– А как у тебя появилась идея создать свою студию «Pepperose»?

– Я закончила свое обучение в «London Flower School», потом какое-то время проходила интернатуру, фактически это была работа в одной из лондонских студий. А затем я приехала в Киев, это как раз совпало с началом карантина. И я подумала, что у нас пока ничего подобного нет, и, конечно, мне захотелось мои знание, видение и опыт привнести в пространство нашего города.

– Ты хочешь сказать, что эта индустрия у нас фактически не развита?

– Нет. Только сейчас начинают появляться художники и студии, обладающие современным вѝдением, но если мы сравним наш рынок с развитым западным, то мы пока отстаем, наверное, лет на 20-30, может быть, даже больше. У нас настолько это не встроено в культуру. У нас нет таких специалистов, которые могли бы показать людям, что можно это делать иначе. И поэтому никто не хочет видеть это по-другому. Нет запроса, люди просто не знают, что по-другому может быть. Наверное, это – главная характеристика нашего рынка.

– В силу того, что рынок не развит, где ты находишь необходимые материалы для работы?

– Это очень сложно в наших условиях. Есть, конечно, поставщики, которые привозят цветы в основном из Голландии, иногда из Кении. Но все достаточно стандартизировано. В сравнении с развитым европейским рынком у нас очень посредственный выбор и соответственно ассортимент, а главное – качество. Это для меня личная драма, потому что я вижу низкое качество и высокую, несопоставимую с ним цену. Потому что в Европе те же материалы стоят намного дешевле. Но, слава богу, в последние несколько лет у нас начали появляться местные фермеры, которые выращивают цветы и другие растения. Они только в начале пути, но меня очень радует, что они в принципе существуют. Раньше их просто не было. Рынка такого не было. И когда наступает сезон – с мая до начала октября – для меня одной из частей работы является поддержка наших местных производителей. Я стараюсь все, что мне необходимо, заказывать и закупать у них. Потому что я знаю, что этот цветок, например, был срезан не пять дней назад, не лежал в холодильнике, не путешествовал из Америки в Голландию, из Голландии в Украину, а расцвел и был срезан вчера, или даже сегодня. Это еще и вопрос экологии, о которой на нашем рынке пока никто даже не задумывается.

– Что бы ты посоветовала человеку, который хочет начать заниматься составлением цветочных композиций, создать, может быть, свой маленький бизнес?

– Вопрос в том, хочет ли этот человек создать бизнес или он испытывает к этому интерес, как к возможному пути саморазвития. Это совершенно разные вещи. Потому что я до сих пор даже не в начале ведения бизнеса, когда открываются магазины, выполняются крупные заказы. Это две разные цели. Мне пока интересно развиваться и учиться.

– Тебе бы хотелось еще где-то постажироваться?

– Очень хотелось. Я два года назад должна была ехать на курс к Дэниелу Осту. Он преподает в Бельгии, в своей резиденции, но в связи с ковидом этот курс сдвинулся, и я не знаю, начнется ли он весной. И я, конечно же, хотела бы съездить в Японию, прийти в школу «Согэцу» и поучиться у ее мастеров.

– Так или иначе, то чем ты занимаешься, связано с жизнью растений, а значит, мы можем назвать это в какой-то мере натюрмортом. Это слово переводится с французского как «мертвая натура». Но мне больше импонирует нидерландское «stilleven» или английское «still-life» – «тихая, спокойная жизнь». Что ближе тебе?

– Конечно, последнее, потому что растения, как мы уже говорили, даже будучи срезанными, – это воплощение жизни.

– Ты в какой-то момент ощутила необходимость изучать историю искусства. Почему?

– Да, лет пять назад, наверное. В принципе я не совсем понимаю, как во всех школьных учебных заведениях это не входит в обязательную программу. Искусство – это основа для формирования внутренней культуры, которая выражается во всех аспектах жизни, начиная с того, что человек надевает на себя, как и что он ест, как он реализуется в этом мире. Для меня это очень важная составляющая любого человека. Ты можешь не знать имен или дат, но для меня очень важно видеть, понимать, знать, что из чего проистекает, где и какая взаимосвязь. Потому что, когда этого знания нет, строятся уродливые дома, и количество дурного вкуса иногда просто захлестывает. И поскольку искусство для меня это одна из основ культуры, то мне это было всегда интересно. Можно изучать историю искусства самостоятельно, можно с кем-то, но это то, что очень тренирует глаз, воспитывает вкус, формирует личность.

– Это как-то влияет на твое творчество?

– Безусловно. С точки зрения эстетики – это прямая взаимосвязь.

– Тебе более близко классическое искусство или современное?

– Я пока мало что понимаю в современном искусстве. Это отдельная история, с которой мне только предстоит разобраться. Но когда я прихожу в «Тate Modern»«Tate Modern» (Современная галерея Тейт) – лондонская галерея модернистского и современного искусства, входит в группу галерей Тейт, в которых выставляется национальная коллекция британского искусства с 1500 г. по сегодняшний день. В галерее находится коллекция произведений мирового искусства, созданных с 1900 г. и вижу очень хорошо собранные выставки современного искусства, за этим интересно наблюдать. Но я вижу, особенно в Западной Европе, что все, что противоположно окружающей красоте и достаточно высокому среднему уровню культуры, что-нибудь уродливое, сразу вызывает большой интерес. Но в нашем пространстве, где такое количество уродливого снаружи, мне, наоборот, хочется смотреть на то, что само по себе гармонично. И абсолютно неважно, это классическое или современное искусство.

– Есть ли у тебя любимые художники?

– Я очень люблю мастеров Северного Возрождения. Но из моих открытий, то, что меня по-настоящему затронуло и поразило, это натюрморты испанских художников: СурбаранаФрансиско де Сурбаран (1598-1664) — испанский художник, представитель севильской школы живописи. и КотанаХуан Санчес Котан (1560-1627) – испанский художник, мастер натюрморта.

– А почему именно они?

– Сурбаран для меня очень современен. Это так живо и актуально для меня. Когда я увидела его работы, я тут же вспомнила то, чему меня учили в школе, а именно – основы композиции. В его работах есть изящество и тонкость, кажущаяся легкость исполнения, это что-то очень настоящее, живое. Вообще, я думаю, что классика всегда современна, о чем бы мы ни говорили. Вопрос в том, способен ли ты это считывать или нет.

– Ты много путешествуешь. Есть ли какой-то музей или памятник архитектуры, которые произвели на тебя наибольшее впечатление за последнее время, может быть, картина или скульптура?

– Не за последнее время. Это было лет пять или семь тому назад, когда я попала в Собор «Саграда Фамилия»Храм «Саграда Фамилия» (исп. храм «Святого Семейства») – церковь в Барселоне, строящаяся с 1882 г. Первый проект был разработан архитектором Франсиско дель Вильяр, на место которого в конце 1883 г. был приглашён Антонио Гауди (1852-1926). По решению инициаторов строительства храма финансирование работ должно выполняться исключительно за счёт пожертвований прихожан, что является одной из причин столь длительного строительства.. На небе стояло какое-то невероятное солнце, и то, что происходило внутри, невозможно описать. Я сидела там, наверное, минут сорок, и не могла пошевелиться. Мой мозг не понимал, как человек, я имею в виду не одного архитектора, а вообще человек как таковой, может создать подобное произведение. У меня есть еще одно воспоминание. Я помню, что в Вене, в Галерее БельведерГалерея Бельведер – известнейший художественный музей в венском дворце «Бельведер», открывшийся в 1903 г. В его коллекцию входят произведения живописи от Средневековья до XXI в. Основная экспозиция посвящена австрийским художникам эпохи Fin de siècle и югендстиля. висит «Поцелуй» Климта. Он меня просто к себе притянул, словно какой-то невидимой нитью. Это при том, что эта работа – везде, она уже стала банальной, кто только ее не перепечатал и не перерисовал. А я помню свои ощущения, я просто остолбенела. Это говорит о том, что когда соприкасаешься с оригиналом, происходит что-то совсем иное, чем когда смотришь на репродукцию. Или не происходит. И еще такое же по силе впечатление на меня оказала «Тайная вечеря» Леонардо в Милане. Тебе дают только 15 минут, потому что группы идут непрерывным потоком одна за другой, экскурсовод что-то рассказывает, а ты просто не в состоянии его слушать.

– У меня когда-то тоже была запоминающаяся встреча с «Тайной вечерей», во время которой случилось некое выпадение из пространства и времени. Я вошла с одной группой, а когда очнулась, то оказалось, что я стою одна, и вокруг никого нет, кроме смотрителей, которым я благодарна до сих пор за то, что они, видимо, что-то поняли и не выгнали меня, хотя, как я теперь понимаю, их рабочий день уже закончился. Возвращаясь к нашему разговору о путешествиях, что они для тебя значат?

– Это прежде всего интерес к жизни. Опыт попадания в другую реальность, в другую культуру. Перемещаясь в другой контекст, ты так или иначе им наполняешься. Здесь имеет значение абсолютно все: архитектура, улицы, то, как люди ведут себя, как они выгуливают собак, ты видишь другую природу. Твое сознание получает абсолютно другой опыт, который накладывается на предыдущий, и таким образом происходит твое развитие.

– А есть ли еще что-нибудь, чему бы ты хотела научиться?

– Мне очень интересно, получится ли у меня что-то вырастить. И еще мне нравится, как британцы, например, проектируют свои сады и парки.

– Ты все-таки склоняешься к расширению своих профессиональных возможностей?

– Да, мне это интересно. А вообще, мне бы хотелось еще разбираться в музыке, в кинематографе.

– Есть ли какое-нибудь место, где ты себя чувствуешь особенно хорошо?

– Это мой дом. Это то место, которое ты всегда принимаешь, и оно тебя всегда принимает. Я больше нигде не чувствую себя так спокойно.